Мороз был не самым сильным. Где-то минус двадцать градусов, но постоянный ветер, который не утихал ни на секунду в Еланских болотах, пробивал шинель холодным ледяным шилом насквозь. До самых костей. На нем была шинель, китель, зимняя белуха, а под ней — летняя белуха. Этого было мало. Особенно, если ты голоден. И не выспался. Не выспаться — это значит мерзнуть, хоть в сто шуб укутайся. Он был всегда голоден и невыспавшийся.
Минус двадцать — еще не самый сильный холод. Плохо, когда температура опускается ниже тридцати пяти. А ветер… Этот вечный непрекращающийся ветер, который дует с болот и тайги. Особенно тяжело на присяге, когда ты стоишь на плацу четыре часа. Половина батальона покрывается белыми пятнами обморожений.
Однажды у всей роты к щекам примерзли противогазы после тренировки по РХБЗ. Потная резина схватилась с кожей, и роту пришлось загнать в казарму, чтобы размораживать. От холода тело очень сильно уставало, каждое движение было мучительным, как будто идешь по груди сквозь густой плотный кисель. В казарме тоже холодно — не выше шестнадцати градусов. Ночью, когда дневальные гасили свет, можно было укрыться шинелью поверх тонкого солдатского одеяла, но и это не согревало. Холод был постоянным спутником, месяцами, везде — в столовой, на складе, в туалете, в учебном классе.
Он уже и забыл, что такое тепло. Когда-то, в прошлой жизни, существовала ванная, полная горячей воды. Холод выматывал не только физически, но и душевно. Люди становились злыми от холода. Длинный остановился, прислонил скребок к ноге и, быстро ломая задеревяневшими пальцами спички, закурил на ветру, натянув рукавицу обратно. Вонючая кременчугская «Прима» противно жгла горло.
Полвосьмого вечера, наряд только начался. Следующий развод через сутки — завтра вечером в шестнадцать ноль-ноль. Пока построятся, проверятся и дойдут до парка, пройдет еще время. А до возвращения в казарму осталось целых двадцать пять часов. Суточный наряд в этот раз оказался особенно тяжелым — снегопад заставил его выйти с скребком к КПП. Одну полосу чистил, вторая уже засыпала.
Он ненавидел этот скребок всей душой. Работать им было крайне неудобно, особенно с его ростом. Согнувшись в три погибели, он мучительно шкрябал снег, а его ноги в сапогах задубели. Работалось тяжело — наряд только начался, а силы уже уходили.
От КПП донесся окрик. Он не стал оборачиваться — с первого раза лучше этого не делать. Но крик повторился. «Длинный! Глухой, что ли? Иди сюда». В помещении наряда было тепло. Жесткий топчан, горящая одна конфорка, чайник. Полумрак, слои сигаретного дыма.
«Длинный, иди, тебя Казюля зовет», — произнес водитель комдива. Маленький, бритый черпак с авторитетом из-за своей должности. Он сидел, пил чай с другими водителями. Шоколад, печенье, колбаса. «Значит, что-то удачное продал сегодня в городе».
«Длинный, знаешь, где у сто тридцать первого с радиатора тосол сливать?» — спросил Казюля. «Нет», — ответил он. В армии, когда тебя что-то спрашивают, всегда лучше сказать «нет». Меньше знаешь — меньше работаешь. Иногда это действительно спасает. В конце концов, он не знал, где у «ЗИЛа-131» сливается тосол.
Kазюля продолжал объяснять, как найти заглушку на радиаторе, и снова пытался заставить его выполнить работу. Он был раздражен, но понимал, что не может перечить. В «линейных частях» имелась своя иерархия, и вот эта особая форма дедовщины, которую они представляли, оказывала огромное давление.
Автобат и стройбат — два самых страшных рода войск. Истории о них были ужасными и заставляли молодых солдат трепетать. В их учебном батальоне связи еще можно было чувствовать себя в относительной безопасности. Но рассказы о дедовщине в линейных частях говорили о том, что реальность может быть намного жестче.
Все понимали — противостоять силе в автобате было невозможно. Власть и возможность унижать других делали из одних людей монстров. Это была страшная реальность, которую трудно было игнорировать. Возможность запугивать, издеваться и разрушать жизнь другого человека становилась единственным смыслом для тех, кто сам пережил унижения. Власть, власть, власть — это страшная вещь, когда отделенные от нормальной жизни молодые люди попадают в такую среду.