22 февраля 1946 года советник посольства США в Москве Джордж Кеннан направил в Госдепартамент телеграмму под номером 511, известную в истории как «Длинная телеграмма». В этом обширном документе, насчитывающем 8000 слов, он подробно объяснил, почему Советский Союз начал проявлять враждебность к США, отказываясь участвовать в таких, казалось бы, выгодных для него проектах, как План Маршалла или Всемирный банк. Кеннан поднимал вопрос о том, почему Сталин не стремится интегрироваться в послевоенное устройство мира, которое должно было навсегда покончить с войнами и конфликтами.
Западные политики не могли понять, чем они заслужили недоверие своего недавнего союзника. В ходе всех переговоров они уступали всем требованиям СССР. Как отмечал Франклин Делано Рузвельт перед Ялтинской конференцией: «Я думаю, что Сталин не хочет ничего, кроме безопасности для своей страны. Если я дам ему все, что он захочет, то, noblesse oblige, он начнет работать на благо демократии и мира». Это привело к передаче Восточной Европы.
Кеннан в своей телеграмме утверждал: «В основе невротического представления Кремля о мировой политике лежит традиционное инстинктивное чувство неуверенности в себе, страх перед более компетентным, сильным, лучше организованным обществом… Российские правители всегда чувствовали, что их власть не выдерживает сравнения с политическими системами западных стран». Он объяснил, что агрессивность Кремля не вызвана недоразумениями со стороны Запада, а коренится в исконном русском комплексе неполноценности. Устранить эту агрессивность возможно лишь силовыми мерами, но не жестами доброй воли.
Меморандум Кеннана стал идеологическим обоснованием «Доктрины сдерживания», основанной на понимании того, что российская власть в своей природе не способна к сближению со свободным миром, воспринимая его как экзистенциальную угрозу именно из-за своей свободы. С этого момента и началась Холодная война.
В отличие от большинства войн, непосредственной причиной возникновения Холодной войны стало не конкретное действие одной из сторон, а неожиданное переосмысление ситуации, разрушение ошибочной картины и осознание реальности. Такой же процесс наблюдается и сегодня.
На протяжении 15 лет американские политики находились в плену иллюзий, надеясь, что Путин, несмотря на свою специфику, сможет интегрироваться в новое мировое устройство после Холодной войны. Как и Сталин в глазах Рузвельта, Путин, казалось, лишь стремился обеспечить безопасность своей страны. Прежние предостережения о том, что он заинтересован лишь в сохранении своего режима, который несовместим с Западом, рассматривались как мнение «возмутителей спокойствия».
Как и прежде, прозрение пришло достаточно быстро и неожиданно. То, что Вашингтон не заметил в случае с захватом Абхазии и Южной Осетии, стало очевидным в контексте аннексии Крыма и событий в Луганске и Донецке. Важно не то, как именно это осознание произошло, а то, что оно состоялось и перевернуло отношение к России.
Если ранее в разногласиях с Кремлем в американском сознании доминировала модель корпоративного соперничества, то теперь перед ними предстает не совсем понятный, но явно враждебный противник, который вызывает страх и ненависть.
Сегодня, если бы возникла такая же ситуация, как в Сирии, Америка искала бы точки соприкосновения с Россией. Однако сейчас она ожидает подлости, осознав, что для Путина она является врагом номер один, как это было и для Сталина. Один высокопоставленный чиновник из Госдепа заметил: «Мы не до конца понимаем, как работают мозги у обитателей Кремля. Мы не понимали этого и во времена Холодной войны. Но ведь мы же ее выиграли!»